①Я долго не мог привыкнуть к этим внезапным чередованиям любви и враждебности. Помню, в 1919 или 1920 году я слушал в Аничковом дворце лекцию о Льве Толстом. ②Осѵдительно и жестоко говорил он об ошибках Толстого, и чувствовалось, что он никогда не уступит Толстому ни вертка(俄寸) своей горьковской правды. И голос у него был недобрый, глухой и лицо тоскливо-неприязненное. ③Но вот он заговорил о Толстом как о «звучном колоколе мира сего», и на лице его появилась такая улыбка влюбленности, какая редко бывает на человеческих лицах. А когда он дошел до упоминания о смертиТолстого, оказалось, что он не может произнести этих слов: «Толстой умер», — беззвучно шевелит губами и плачет.④ Так огромна была нежность к Толстому, охватившая его в ту минуту. Слушатели — несколько сот человек — сочувственно и понимающе молчали. А он так и не выговорил этих слов: покинул кафедру и ушел в артистическую. ⑤Я бросился к нему и увидел, что он стоит у окна и сиротливо плачет о Льве Николаевиче. Через минуту он вернулся на кафедру и хмуро продолжал свое чтение.
① 我久久无法适应爱与恨的这种突然转变。
② 他严厉谴责托尔斯泰的错误，让人觉得关于他的高尔基真理，他永远不会向托尔斯泰退让半步。
③ 可是当他说起托尔斯泰是“这个世界上的洪钟” 时，脸上便泛起常人脸上少有的迷恋的微笑。
④ 那一刻，他对托尔斯泰满怀巨大柔情。数百人的听众都默不作声，表示同情和理解。
⑤ 我冲了过去，看见他站在窗户边，无助地为列夫• 尼古拉耶维奇伤心哭泣。